|
|
|
|
- -
в его холодной
зеленой утробе, скалясь и хлопая в тарелки, за которыми тянулись
изумрудные кометы танцующих пузырьков); она была рядом, когда
Билл сначала свалился от лихорадки, потом всю слизистую рта
обнесло болезненными язвочками, а потом, через три дня после
похорон, заболел крапивницей. И дети привыкли к ней, и еще перед
тем, как всем вместе сесть в автобус Хортфорд-Портленд, Билл и
Хол по очереди приходили и плакали ей в передник, а она брала их
на руки и успокаивала, и так завязалась их дружба.
За день до отъезда из Коннектикута, чтобы навсегда осесть в
Мэне (как тогда говорили), приехал на своей колымаге старьевщик и
забрал кучу всякого хлама, который они с Биллом повыносили из
чулана к дороге. И когда утиль, ожидая погрузки, лежал на
тротуаре, тетя сказала, чтоб они еще раз сходили в чулан и взяли
что-нибудь из того, что особенно дорого, на памать. У нас,
ребятки, просто нет места для всего, сказала она, и Холу кажется,
что поймав тетю на слове, Билл прошелся по всем тем загадочным
коробкам, которые оставил отец, прежде чем отчалить от жизни. Хол
с братом не пошел. К чулану у него пропал всякий интерес. В
первые две недели траура ему пришла в голову дикая мысль: что
если отец исчез или сбежал совсем не потому, что у него чесались
пятки или он вдруг понял, что семейная жизнь не по нем?
Что если это обезъяна?
Когда послышался треск и чихание ползущего по кварталу
тарантаса старьевщика, Хол занервничал, а потом схватил обезъяну
с полки, где та стояла со дня смерти мамы (до этого он боялся
даже к ней прикоснуться, не то что отнести в чулан), и вылетел с
нею на улицу. Ни Билл, ни тетя его не видели. На ящике с
малулатурой и прочим хламом стояла коробка фирмы
"Ральстон-Пьюрин", набитая таким же старьем. Хол в паническом
страхе, что обезъяна примется колотить в свои тарелки (давай, ну
давай же, плюю на тебя, плюю, ТРИЖДЫ ПЛЮЮ), затолкал ее в
коробку, из которой та явилась, но она лишь застыла в равнодушной
позе, словно в ожидании автобуса, и улыбалась своей мерзкой,
всезнающей улыбкой.
Хол, малыш в потертых вельветовых штанишках и разбитых
"бастерах", стоял и ждал, пока старьевщик - синьор-итальянец с
распятием на волосатой груди и щелью в передних зубах, через
которую он что-то насвистывал, - не принялся грузить коробки да
ящики в старенький фургончик с решетчатыми деревянными бортами.
Он видел, как подцепили ящик вместе с ральстоновской коробкой на
нем; видел, как обезъяна исчезла в кузове грузовичка; как
старьевщик снова сел в кабину, звучно высморкался в ладонь, вытер
ее огромным алым носовым платком и заставил вздрогнувшую машину
выплюнуть сизое облачко дыма; тележка укатила. И с души свалился
тяжелый камень - он ощутил это физически. Хол дважды высоко
подпрыгнул, широко расставив руки с растопыренными пальцами, и
если б кто-то из соседей его увидел, то, верно, приняв эту
станность почти за богохульство, подумал бы, отчего этот
мальчишка так радостно скачет (а именно так оно и было; трудно
ведь ошибиться, когда видно, что скачут от радости), и уж точно
бы спросил себя, не оттого ли, что и месяца не прошло, как мать
сошла в могилу.
А он прыгал, потому что уехала обезъяна, уехала навсегда.
Так он думал.
Не более чем три месяца спустя тетя Ида велела принести с
чердака коробку с елочными игрушками, и когда он там ползал,
вывозив в пыли все коленки и вдруг - нос к носу - снова с нею
столкнулся, то был настолько поражен и напуган, что даже укусил
себя
<<< 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20
- -
|
|
