|
|
|
|
- -
занозистую балку, и я перенес
на нее свой вес. Я почувствовал на лбу неприятный холодный пот и прилипшие
соломинки. Вся радость от игры улетучилась.
Я поскорей прошел по балке и прыгнул. Никакого удовольствия от
приземления. Погружаюсь в стог, а перед глазами: что бы со мной было, упади
я не в мягкие объятия сена, а на жесткие доски.
Когда я выбрался на середину амбара, Китти была уже на верхотуре.
- Эй, давай обратно! - закричал я. - Там опасно!
- Ничего, выдержит! - выкрикнула она в ответ со знанием дела. - Я ведь
легче!
- Китти...
Закончить я не успел. Ибо в это самое мгновение лестница не выдержала.
Она сломалась с глухим треском - древесина совсем прогнила. Я ахнул,
Китти вскрикнула. Она успела добраться до того места, где минута-ми раньше
меня пронзила мысль, что я слишком долго испытывал судьбу.
Ступенька, на которой стояла Китти, треснула, и тут же треснули боковые
стойки. Сломавшаяся лестница, похожая в ту секунду на гигантское насекомое,
не то богомола, не то фантастического жука, казалось, решила после короткого
раздумья заковылять прочь. Но затем нижняя ее часть начала заваливаться и с
оглушительным стуком рухнула на пол; поднялось облако пыли, встревоженно
замычали коровы. Одна из них погнула дощатую переборку.
Китти пронзительно закричала:
- Ларри! Ларри!
Я знал, что надо делать, мгновенно сообразил. Я, конечно, жутко
испугался, но не настолько, чтобы ум отшибло. Она повисла почти на
двадцатиметровой высоте, выше были только ласточки, продолжавшие щебетать
как ни в чем не бывало, а Китти отчаянно дрыгала ногами в воздухе. Испугался
я смертельно. Я по сей день, можете себе представить, не могу смотреть
воздушные аттракционы, даже по телевизору. В животе сразу что-то сжимается.
Но я знал, что надо делать.
- Китти! - завопил я. - Только не шевелись! Не шевелись!
Она тотчас подчинилась. Перестала дрыгать ногами и повисла, изо всех
сил держась за последнюю ступеньку - это было все, что осталось от лестницы,
- так в струнку висит воздушный гимнаст на неподвижной трапеции.
Я метнулся к стогу, захватил сколько мог сена, вернулся, бросил на пол.
Потом опять к стогу. И опять. И опять.
Сознание мое как бы выключилось, помню только, что сухие травинки
забились в нос, и я, расчихавшись, не мог остановиться.
Я носился туда-назад с охапками сена; там, где недавно было основание
лестницы, рос стожок. Вот именно - стожок, смотреть не на что. Достаточно
было взглянуть на него, а потом на крошечную фигурку под крышей амбара,
чтобы перед глазами возникла карикатура вроде тех, где человечек прыгает с
небоскреба в стакан воды.
Туда-назад. Туда-назад.
- Ларри, я больше не могу! - В голосе сестренки звенело отчаяние.
- Китти, держись! Ты должна держаться!
Туда-назад. Клочья сена за пазухой. Туда-назад. Стожок вырос мне до
подбородка, но что это против семиметрового стога, куда мы прыгали. Если она
только сломает себе ноги, подумал я, она легко отделается. А если она
пролетит мимо стожка - верная смерть. Туда-назад.
- Ларри! Ступенька!
Я услышал нарастающий надсадный скрип - верхняя перекладина подавалась
под тяжестью Китти. Она снова судорожно задрыгала ногами, и я поднял, что
это ее погубит, что она пролетит мимо стожка.
- Не надо! - завопил я. - Ногами не надо! Отпускай! Отпускай
перекладину! - Уже не успеть за новой охапкой. Уже ничего не успеть... разве
что подумать о чудесном спасении.
Ей было сказано отпустить перекладину, и она ее отпустила. Мне
казалось, она летела целую вечность - золотые косички торчком, глаза
закрыты, лицо белей китайского фарфора. И ни звука. Сложенные ладони прижаты
к губам в молитвенном жесте.
Она врезалась в стожок, в самую его середину, она вошла в него, как нож
в масло. Или скорее как реактивный снаряд, потому что когда она исчезла в
стожке, клочья сена полетели во все стороны. Я услышал, как тело с глухим
стуком ударилось о доски. Звук этот заставил меня похолодеть. Очень уж он
был громкий, слишком громкий. Теперь самое страшное - заглянуть внутрь.
С плачем вкогтился я в стожок и принялся раздирать его, отшвыривая сено
охапками, сколько захватывалось. Вот показалась нога в джинсовой брючине,
вот клетчатая рубашка... и наконец лицо Китти. Веки опущены. Лицо покойника.
Одного взгляда было достаточно, что понять: она мертва. Мир для меня стал
серым как ноябрь. Лишь два осталось в нем светлых пятна - золотые косички.
И вдруг эти васильковые радужницы - она открыла глаза.
1 2 3 4 5 6
- -
|
|
