|
|
|
|
- -
живой
источник, набирающий и набирающий силу. Это ощущение казалось ей похожим
на сноп света: чем дальше, тем шире и шире... Мучительно трудно бывает
остановиться.
(даже дух захватывало)
И поэтому она остановится сейчас. Умрет здесь, но зажигать ничего не
станет. Вероятно, она даже хотела умереть. Умереть во сне - ведь это
совсем не Страшно.
В ее сознании запечатлелись только два человека - Хокстеттер и этот
уборщик, наводивший каждый день порядок в ее жилище. Зачем так часто,
спросила она его однажды, когда здесь и так чисто.
Джон - так его звали - вытащил из заднего кармана старенький
замусоленный блокнот, а из нагрудного кармана грошовую шариковую ручку.
Вслух он сказал: "Работа, подружка, у меня такая". А в блокноте написал:
"Куда денешься, когда они тут все дерьмо?"
Она чуть не прыснула, однако вовремя вспомнила про людей с огненным
ореолом вокруг головы и про запах человеческого мяса, напоминающий запах
тлеющего плюшевого медвежонка. Смеяться опасно. Поэтому она сделала вид,
что не разглядела записку или не поняла ее. С лицом у этого уборщика было
что-то жуткое. Один глаз закрывала повязка. Ей стало жаль его, она уже
собиралась спросить, из-за чего это - автомобильная авария или другое
несчастье, но тут же подумала, что это еще опаснее, чем прыснуть от фразы
в блокноте. Она не смогла бы этого объяснить, просто интуитивно
чувствовала каждой клеточкой.
Вообще он производил приятное впечатление при всей своей страхолюдной
внешности, с которой, кстати, вполне мог бы поспорить Чак Эберхардт, ее
сверстник из Гаррисона. Когда Чаку было три года, он опрокинул на себя
сковородку с кипящим жиром, и это едва не стоило ему жизни. Мальчишки
потом дразнили Чака Шкваркой и Франкенштейном, чем доводили его до слез.
Это было гадко. Никому и в голову не приходило, что такое может случиться
с каждым. В три-то года головенка маленькая и умишко соответственный.
Исковерканное лицо Джона ее не пугало. Ее пугало лицо Хокстеттера,
хотя оно ничем не выделялось - только что глазами. Глаза у него были еще
ужаснее, чем у "доброй тети". Они впивались в тебя. Хокстеттер уговаривал
Чарли поджечь что-нибудь. Клещом вцепился. Он приводил ее в кабинет, где
иногда лежали скомканные газеты, стояли стеклянные плошки с горючей смесью
или что-то в этом роде. Он расспрашивал ее о том о сем и сюсюкал, а
кончалось всегда одним: Чарли, подожги это.
С Хокстеттером ей было страшно. Она чувствовала, что у него в запасе
много разных... разных
(хитростей) хитростей, и с их помощью он заставит ее что-нибудь
поджечь. Нет, она не будет. Но страх подсказывал ей, что будет. Хокстеттер
ни перед чем не остановится, для него все средства хороши. Однажды во сне
она превратила его в живой факел и в ужасе проснулась, зажимая руками рот,
чтобы не закричать.
Как-то раз, желая оттянуть неизбежный финал, она спросила у
Хокстеттера, когда ей разрешат увидеться с папой. Она бы давно спросила,
если бы наперед не знала ответ. Но тут она была особенно усталая и
подавленная, и вопрос вырвался сам собой.
- Чарли, ты же знаешь, что я тебе отвечу. - Хокстеттер показал на
стол в нише. Там на металлическом подносе лежала горкой деревянная
стружка. - Подожги это, и я сразу отведу тебя к отцу. Ты можешь увидеть
его хоть через две минуты. - Взгляд у Хокстеттера был холодный, цепкий, а
рот растягивался в эдакой свойской улыбочке. - Ну что, по рукам?
- Дайте спички, - сказала Чарли, чувствуя, как подкатывают слезы. -
Дайте спички, и я подожгу.
- Ты можешь это сделать одним усилием воли. Разве не так?
- Нет. Не так. А если даже могу, все равно не буду. Нельзя. Свойская
улыбочка Хокстеттера увяла, зато в глазах изобразилось участие.
- Чарли, зачем ты себя мучаешь? Ты ведь хочешь увидеть папу? И он
тебя тоже. Он просил тебе передать, что поджигать можно.
И тут слезы прорвались. Она плакала долго, навзрыд; еще бы ей не
хотелось его увидеть, да она каждую минуту думала о нем, тосковала,
мечтала оказаться под защитой его надежных рук. Хокстеттер смотрел, как
она плачет, и в его взгляде не было ни теплоты, ни симпатии, ни даже
сожаления. Зато было другое - расчет. О, как она его ненавидела!
С тех пор прошло три недели. Она упрямо молчала о своем желании
повидаться с отцом, хотя Хокстеттер без конца заводил одну пластинку: про
то, как ее папе одиноко, и что он разрешает ей поджигать, и - это добило
Чарли - что она папу, наверное, больше не любит... так он сказал
<<< 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 >>>
- -
|
|
