|
|
|
|
- -
сзади, и убежала в майскую ночь, полную благоухания ранней
жимолости, и красно-розовый неоновый свет, мигая, отражался от щебенки
какого-то послевоенного паркинга, и засунула трусики, свои дешевые
блестящие нейлоновые трусики, не в карман платья, а в сумочку, набитую,
как у всех девчонок-подростков, веселым скоплением всевозможной косметики,
и вот она бежит, а свет мигает, и вот ей уже двадцать три года, и это уже
не трусики, а нейлоновый шарф, и она, идя вдоль прилавка в галантерейном
отделе универмага Мэйси, небрежно сует его в свою сумочку - шарф, который
в то время стоил 1 доллар 99 центов.
Дешевый.
Дешевый, как те белые нейлоновые трусики.
Дешевый.
Как она сама.
Тело, в котором она жила, принадлежало женщине, унаследовавшей
миллионы, но это не было ей известно и не имело значения - шарф был белый,
кайма была синяя, и она ощутила то же самое слабое, ломкое наслаждение,
когда села на заднее сиденье такси и, не обращая внимания на водителя,
сжала шарф в одной руке, не отрывая от него глаз, а вторую руку украдкой
засунула себе под твидовую юбку, под ножку своих белых трусиков, и этот ее
длинный темный палец одним безжалостным ударом сделал то дело, которое
было необходимо сделать.
Так что иногда она рассеянно спрашивала себя, где она бывает, когда
она не здесь, но большей частью ее потребности были слишком внезапными и
настоятельными и не давали ей возможности долго размышлять, и она просто
выполняла то, что было необходимо выполнить, делала то, что должно было
быть сделано.
Роланд бы понял.
Одетта могла бы сколько угодно разъезжать в лимузинах, даже в 1959
году, хотя тогда ее отец был еще жив, и она была не так баснословно
богата, как позже, когда он в 1962 году умер, деньги, распоряжаться
которыми было поручено опекунам, перешли в ее полную собственность в день
ее двадцатипятилетия, и она получила право и возможность делать все, что
угодно. Но ей очень и очень не нравилось словцо, пущенное в оборот год-два
назад одним фельетонистом-консерватором: "лимузинные либералы" - и она
была еще достаточно молода, чтобы не желать считаться лимузинной
либералкой, даже если и была ею на самом деле. Не настолько молода (или не
настолько глупа!), чтобы верить, что несколько пар выцветших джинсов и
рубах цвета хаки, которые она обычно носила, или то, что она ездит на
автобусе или на метро, хотя могла бы воспользоваться машиной (но она была
достаточно занята собой, чтобы не замечать обиженное и глубокое недоумение
Эндрю; он хорошо относился к ней и считал, что с ее стороны это какая-то
личная антипатия), хоть в какой-то степени реально меняют суть ее
социального положения, но достаточно молода, чтобы все еще верить, что
жест иногда может победить (или хотя бы заслонить) истину.
Ночью 19 августа 1959 года она заплатила за этот жест половиной своих
ног... и половиной своей психики.
Одетту сначала потащила, потом поволокла, потом накрыла с головой
волна, которой впоследствии суждено было превратиться в девятый вал. В
1957 году, когда она включилась в это, явление, которое впоследствии стало
называться Движением, еще не имело никакого названия. Она частично знала
историю проблемы, знала, что борьба за равенство не прекращается даже не с
"Манифеста об Освобождении Рабов", а чуть ли не с того момента, как первую
партию рабов привезли на корабле в Америку (а конкретно - в Джорджию,
колонию, которую британцы основали, чтобы избавляться от своих
преступников и несостоятельных должников), но Одетте казалось, что для нее
эта борьба всегда начинается в одном и том же месте, одними и теми же
пятью словами: "Никуда я отсюда не двинусь".
Местом, где все началось, был городской автобус в Монтгомери (штат
Алабама), а эти слова сказала негритянка по имени Роза Ли Паркс, а
двинуться Роза Ли Паркс не собиралась из передней части этого городского
автобуса назад, где, разумеется, в этом городском автобусе были места для
Джима Кроу ["Джим Кроу" (Джим Ворона) - презрительное прозвище негров в
слэнге США]. Много времени спустя Одетта вместе со всеми остальными будет
петь "Нас не сдвинешь", и эта песня всегда будет напоминать ей о Розе Ли
Паркс, и всякий раз, как она будет петь ее, ей будет стыдно. Так легко
петь мы, когда твои руки сцеплены с руками целой толпы; это легко даже для
безногой. Так легко петь "мы", так легко быть "мы". А в том автобусе не
было никаких мы, в том автобусе, должно быть, воняло
<<< 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 >>>
- -
|
|
