|
|
|
|
- -
на отца. И Хол ощутил, как
чувство любви к сыну буквально охватило его, и... неожиданно
вспомнил об обезъяне.
- Почему, па?
- Там где-то старый колодец, - крикнул Билл. - Но я, хоть
убей, не помню, где именно. Так что папа твой прав: туда лучше не
соваться. Исцарапаешься вдобавок. Правда, Хол?
Билл, может, и вправду не помнит, где колодец, но Хол в тот
вечер безошибочно туда пробился сквозь легион колючек.
Запыхавшись, он постоял, глядя на прогнившие неструганые доски,
которыми был накрыт колодец, после некоторого колебания опустился
на колени и сдвинул пару досок в сторону.
Из сырой кирпичной глотки на него уставилась искаженная, с
неподвижными глазами физиономия. И наружу вырвался негромкий
вопль. Слабое эхо его сердечного стона.
На черном квадрате воды лежало его собственное лицо. Не
обезъяны.
Хола била дрожь.
Я в е д ь с б р о с и л е е в к о л о д е ц. В е д ь
с б р о с и л, Г о с п о д и, н е д а й с о й т и с у м а,
в е д ь с б р о с и л е е в к о л о д е ц.
Вода ушла в то лето, когда погиб Джонни Мак-Кейб. Через год
после их переезда к тете с дядей. Дядя Уилл взял еще тогда деньги
в банке на артезианскую скважину, а старый колодец совсем исчез в
зарослях малины. Высох.
Только вода неожиданно вернулась. Так же, как и обезъяна.
С обезъяной в руках он пробрался сюда в конце лета, когда
воздух был наполнен густым и терпким ароматом ягод. Их никто не
собирал специально, разве что тетя Ида станет иногда с краю да
наберет немного в фартук. Перезревшая малина падала на землю,
гнила, а в высокой траве под ногами цикады сводили с ума своим
бесконечным "Циииии...".
Шея, лицо, руки исцарапаны колючками в кровь. Он даже не
пытается отвернуться. Он ослеплен страхом - настолько, что едва
не налетает на прогнившие доски, которыми накрыт колодец, и
застывает в сантиметре от падения на слякотное дно с
десятиметровой высоты. Память об этом и заставила резко окликнуть
Пити.
Именно в тот день погиб Джонни Мак-Кейб, его лучший друг. У
себя во дворе Джонни по деревянной лестнице поднимался в
устроенный на дереве шалаш. Они часто играли там вдвоем.
Воображая себя пиратами, следили за кораблями-лодками на озере,
палили из пушек и, убрав паруса (то, что их заменяло), ходили на
абордаж. Как сотни раз до этого, Джонни поднимался в шалаш и
вдруг спикировал с десятиметровой высоты и свернул себе шею, и
все из-за нее, из-за этой уродины, этой мерзкой мартышки. Сначала
зазвонил телефон, а потом отвисла тетина челюсть, и губы ее
сложились в шоковое: "Хол, поднимись на веранду, я хочу тебе
что-то сказать", и у него мучительно мелькнуло: "Обезъяна! Что
еще натворила она?"
В тот день в колодце, кроме духа сырости да мокрых булыжников,
ничего не было. Хол смотрел на обезъяну, которая лежала в кустах
малины, на эти расставленные лапы с тарелками, на эти вывернутые
губы с жутко торчащими зубами, грязные проплешины и застывший
блеск глаз.
- Ненавижу, - прохрипел он и, схватив ее, ощутил, как под
рукой шевельнулась косматая шерсть. Мартышка ухмылялась прямо ему
в лицо. - Давай! - вызывающе крикнул Хол и, заплакав, стал трясти
ее, и тарелки мелко задрожали. Обезъяна испортила все. Все. - Ну
давай, ударь в них! Ударь!
Она лишь усмехалась.
- Ну давай же, ударь в них! - в истерике кричал Хол. -
Плешивая гадина, гадина, ну давай же, ударь в них! Ненавижу и
плюю на тебя! ТРИЖДЫ ПЛЮЮ !
Обезумев
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 >>>
- -
|
|
