|
|
|
|
- -
В любом случае он мог бы попытаться, но она заперла дверь. Что еще мог
он сделать, кроме как переползти змеей через комнату и лечь у двери?
В отчаянии он впервые сбросил одеяло, надеясь вопреки всему, что все
было не так плохо, как на то указывали формы, скрытые под одеялом. Но это
было не так плохо, это было хуже. Он с ужасом уставился на то, что осталось
ниже колен. В уме у него звучал голос Рональда Рейгана в "Королевской
Ссоре", пронзительно кричащий: А где остальное от меня?
Остальное у него было здесь и он мог бы выздороветь; но надежда на это
казалась маловероятной, хотя он предполагал это технически возможным...
однако была и вероятность, что он никогда больше не сможет ходить до тех
пор, пока каждая его нога не будет повторно сломана (и, может, в нескольких
местах) и затем скреплена стальной спицей, немилосердно реконструирована и
подвергнута полсотне болезненных процедур.
Она наложила шины - конечно он знал это, чувствуя жесткие, негнущиеся
формы, но до сих пор он не знал, как она это сделала. Нижние части ног были
закручены стальными прутьями и напоминали срезанные ножовкой алюминиевые
костыли. Прутья были усердно связаны тесьмой, поэтому ниже колен он был
немного похож на Им-Го-Теп, когда он был обнаружен в своей гробнице. Сами
ноги странно загибались вверх к его коленам, выворачиваясь наружу тут и
заворачиваясь вовнутрь там. Его левое колено - пульсирующий фокус боли -
казалось, вообще не существовало. Были икра и бедро, а между ними опухоль,
похожая на горку соли. Верхние части ног были сильно опухшими и, казалось,
слегка выгибались наружу. Его бедра, промежность и даже таз были все еще
испещрены поблекшими синяками.
Он думал, что нижние части ног были раздроблены, но как выяснилось, это
было не так. Они были размолоты в порошок.
Стеная и крича, он натянул обратно одеяло. Никакого скатывания с
постели. Лучше лежать здесь, лучше терпеть эту боль, какая бы ужасная она ни
была.
Около четырех часов второго дня Прекрасная Жажда дала о себе знать. Он
ощущал сухость во рту и в горле, но теперь она начала более настойчиво
проявляться. Его язык стал толстым, слитком большим. Сглатывание причиняло
боль. Он начал думать о кувшине с водой, который она разбила.
Он дремал, просыпался, дремал.
Прошел день. Наступила ночь.
Он вынужден был помочиться. Он положил верхнюю простыню на пенис,
надеясь создать фильтр, и помочился через него в сложенные чашкой трясущиеся
руки. Он подумал о рециркулировании и выпил то, что ему удалось удержать в
руках, а затем облизал мокрые ладони. Это был еще один эпизод, о котором он
решил никому не рассказывать, если у него еще будет возможность рассказывать
людям что-нибудь.
Он начал верить, что она умерла. Она была крайне неустойчива, а
неустойчивые люди часто сами кончают с собой. Он видел ее (так живо!)
подъезжающую к краю дороги в Старой Бесси, вынимающую из-под сидения 44,
вставляющую его в рот и выстреливающую в себя.
- Если Мизера умерла, то я не хочу жить. Прощай, жестокий мир! -
прокричала Энни через поток слез и нажала курок.
Он фыркнул, затем застонал, затем закричал. Ветер завыл вместе с ним...
но этого никто не заметил.
Или несчастный случай? Разве это невозможно? О да, сэр! Он представил,
как она решительно ведет машину, слишком быстро, а затем едет вслепую и
направляет машину прямо в кювет. Все ниже, ниже и ниже. Один удар и машина
объята пламенем. Она умирает, даже не осознав это.
Если она мертва, он умрет здесь как крыса в капкане.
Он продолжал представлять, как наступит бессознательное состояние и
освободит его; но потеря сознания не наступала, вместо этого пришел Час
Тридцать и Час Сорок. Теперь Король Боль и Прекрасная Жажда мчались на одной
единственной лошади (Я Хочу Есть остался где-то в пыли) и он начал
чувствовать себя ничем другим как кусочком живой ткани под микроскопом или
червяком на крючке - чем-то бесконечно дергающимся с единственным желанием
-умереть.
Когда она наконец появилась в доме, он сначала подумал, что это сон, но
затем реальность или чисто животный инстинкт выживания взяли верх и он начал
стонать, умолять и просить все разрушенное, все, что брало начало в глубоком
роднике нереальности. Единственное, что он разглядел ясно, это то, что на
ней было темно-синее платье и шляпа с цветком; именно в таком наряде он
воображал ее на трибуне в Денвере.
У нее был хороший цвет лица, а глаза искрились жизнью и энергией. Она
была настолько хороша, насколько Энни Уилкз вообще
<<< 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 >>>
- -
|
|
